Червивая Луна - Страница 22

Около десяти мы проползаем по полу через кухню к лестнице. Я вдруг понимаю, что за последние пять часов дед сказал всего четыре слова: «Пора, Стандиш, нам пора».

Семьдесят шесть

В комнате, где раньше была спальня моих родителей, дед вручает мне полосу картона. Она заправляется под одежду, как пояс. На обеих сторонах дед вывел своим чудесным почерком слово «ЛОЖЬ». Знаете, что? Я теперь думаю, он именно этим занимался, пока я сидел в подвале. Силуэты – это уже потом, на закуску.

– Пращи у меня для тебя нет. Придется обойтись этим, – говорит он.

Я решаю не говорить то, что просится на язык. Наверное, так лучше.

Я натягиваю на себя лохмотья, которые нашел для меня дед. Их постыдилось бы и пугало. Дед приносит старую мамину косметику. Он осторожно накладывает мне на лицо высохшие белила, углубляет тенями глазницы, натирает руки глиной.

Из зеркала в огромном гардеробе на меня смотрит призрак. Мой собственный.

Семьдесят семь

Мисс Филипс пришла наверх с Подвальной и сидит теперь в тени на верхней ступеньке.

Я знаю, зачем. Прощаться. Сказать то, что сказать нельзя.

Дед открывает заднюю дверь и поворачивается к ней.

Лицо мисс Филипс, обычно такое жесткое и неприступное, теперь изранено и смягчено слезами. Она кивает.

Мы выходим. Луна уже взошла над стеной. После появления лунного человека дед разобрал бомбоубежище. Остатки он сложил в поленницу, скрывающую вход в лаз. Дед снимает верхний лист гофрированного железа. Когда я пролезу, он положит его обратно, чтобы никто ни о чем не догадался.

Вот и моя могила, уже готова, ждет. Назад хода теперь нет. Я на ничейной полосе, на чужой земле. На такой земле, на которой ни одному идиоту быть не захочется.

Целую деда.

Я не ожидаю, что он заговорит.

Он говорит:

– Стандиш, я тобой горжусь.

Семьдесят восемь

Я уже мертв. Вопрос только в том, как я умру.

Я вижу то, что увидел Гектор, когда пролез насквозь. Люк совершенно исчез среди зарослей терновника и крапивы. Я умудрился разодрать шорты и расцарапать ноги, пробираясь через всю эту перепутанную природу.

Я стряхиваю с себя землю, как могу, а остаток втираю в тело. Я весь в грязи, ноги окровавлены. Я лезу наверх, где раньше был луг. Теперь раненая земля ведет там битву с колеями от колес грузовиков. Вдалеке виднеется тот безобразный дворец, уставился на меня своими стеклами.

Я знаю, куда идти. Карта лунного человека выжжена у меня в голове. Сортиры, впрочем, дальше, чем я представлял. Так светло, что можно почти поверить, будто на улице яркий полдень, хотя на самом деле надвигается ночь.

Забавно: когда придумываешь, все кажется так просто. Я все рассчитал. Я проберусь внутрь, отыщу Гектора, швырну камень, а потом мы вместе сбежим. Но гребаная реальность всегда вмешивается в планы. Я иду к сортирам, которые оказываются неподалеку от уродского здания. Можно закрыть глаза, и не ошибешься – так разит говном. Включается прожектор, как ищущий глаз в вышине. Спокойно, Стандиш. Спокойно.

– Стой! – кричит охранник. Луч прожектора прикалывает меня к земле.

Звук бегущих ног. Два Навозника хватают меня и тащат. Передо мной человек, лица которого я не могу разглядеть – слишком яркий за ним свет.

«Это только начало, – думаю я, – и только бы прямо тут не настал конец. Только бы не кожаный». Я зажмуриваюсь.

– Отверните свет, – приказывает человек.

Теперь он обведен по контуру желтым. Я выдыхаю. Это офицер, но не кожаный.

– Какого тебе тут надо, мля? – орет он.

Отвечаю, собрав весь свой родной:

– Посрать вышел, сэр.

– Прямо здесь?

– Не в сортире же. Там от вони даже крысы дохнут.

Ожидаю немедленной пощечины. Вместо этого он говорит:

– Хорошо посрал? Видать, неплохо, по твоим ногам судя. – Он смеется. – Не нравятся, значит, удобства?

На это лучше не отвечать. Он выглядит неуравновешенным – не офицер, а граната.

– Дневная смена?

Я киваю.

Офицер отводит меня к сараю. Там на стуле сидит огромных размеров женщина. За ней – кусок мешковины, скрывающий то, что внутри. Женщина встает. Стул встает вместе с ней. Он прилип к ее заду и торчит под углом.

На ней белый халат и шапочка, но речь вряд ли идет о милосердии.

Офицер радостно принимается орать на толстуху. Можно даже не трудиться переводить – общий смысл и так ясен. Зато у меня появляется время заглянуть наконец в открытые двери дворца.

За ними Луна врезалась в седьмой сектор.

Семьдесят девять

Лунный человек сказал мне, что тут работают тысячи голодных. Я вижу множество силуэтов на обратной стороне Луны. Внимательно изучаю павильон, построенный для съемок самого главного фильма – того, который изменит жизнь каждого из нас, перепишет историю. Скормит всему миру огромную несъедобную ложь. И только я, Стандиш Тредвел, знаю, что надо делать.

Толстуха возвращается на свой пост, бормоча проклятия в спину уходящему офицеру. Я замечаю, что на полу валяется кнут, который она обронила, и меня подмывает отбросить его подальше ногой. Удерживаюсь.

– Номер? – орет она.

– Э… Плохо у меня с номерами этими, – отвечаю я. Тупость здесь должна сыграть мне на руку.

Она отводит занавеску. «Подходите, не стесняйтесь, добро пожаловать в приемную ада», – думаю я.

Нары, сплошные нары, всего по две доски под каждую спину, никаких одеял, ничего. Все спят, не снимая ни одежды, ни даже ботинок. Одни ссохшиеся трупы, и только одежда напоминает еще, что в заполнении ее был когда-то смысл.

Свободного места нет.

Я уже собираюсь заползти под ближайшие нары, как раздается женский голос: